Неточные совпадения
Хлестаков. Да что стихи! я
много их
знаю.
Городничий. Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! жаловаться? Что,
много взяли? Вот, думают, так в тюрьму его и засадят!..
Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…
—
Я
знал Ермилу, Гирина,
Попал я в ту губернию
Назад тому лет пять
(Я в жизни
много странствовал,
Преосвященный наш
Переводить священников
Любил)…
В минуты унынья, о Родина-мать!
Я мыслью вперед улетаю,
Еще суждено тебе
много страдать,
Но ты не погибнешь, я
знаю.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от
многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его чувствовала нет.
Стародум. Ему
многие смеются. Я это
знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не
знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя за
многих. Зато нонче
многие не стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те
знаю, а новых издавать не желаю. Конечно,
многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
— Ах,
много! И я
знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь… Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды. Словом, герой, — сказала Анна, улыбаясь и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.
— Я очень рад, поедем. А вы охотились уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так
знала в нем Кити и которая так не шла ему. — Дупелей не
знаю найдем ли, а бекасов
много. Только надо ехать рано. Вы не устанете? Ты не устал, Стива?
Но Левин
много изменился со времени своей женитьбы; он был терпелив и если не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что, не
зная всего, он не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался не возмущаться.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма для него вещи,
зная, что глаза
многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и
многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но
знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Чем больше он
узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и
многие другие деятели для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим.
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не
знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему
многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
Он постоянно чувствовал, что от него требуется
многое, чего он не
знает, и он делал всё, что ему говорили, и всё это доставляло ему счастье.
Он
знал тоже, что
многие мужские большие умы, мысли которых об этом он читал, думали об этом и не
знали одной сотой того, что
знала об этом его жена и Агафья Михайловна.
Мать Вронского,
узнав о его связи, сначала была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям, не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так
много говорившая о своем сыне, была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
— Ах,
многое важнее, — отвечала Варенька, не
зная, что сказать. Но в это время из окна послышался голос княгини...
― Ты вот и не
знаешь этого названия. Это наш клубный термин.
Знаешь, как яйца катают, так когда
много катают, то сделается шлюпик. Так и наш брат: ездишь-ездишь в клуб и сделаешься шлюпиком. Да, вот ты смеешься, а наш брат уже смотрит, когда сам в шлюпики попадет. Ты
знаешь князя Чеченского? — спросил князь, и Левин видел по лицу, что он собирается рассказать что-то смешное.
Это откашливанье она
знала. Это был признак его сильного недовольства, не на нее, а на самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что денег вышло
много, а что ему напоминают то, о чем он,
зная, что в этом что-то неладно, желает забыть.
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же понял это и хотел было наложить руки на это дело; но в первое время, когда он чувствовал себя еще нетвердо, он
знал, что это затрогивало слишком
много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл про это дело.
— То есть, позвольте, почему ж вы
знаете, что вы потеряете время?
Многим статья эта недоступна, то есть выше их. Но я, другое дело, я вижу насквозь его мысли и
знаю, почему это слабо.
Вслед за доктором приехала Долли. Она
знала, что в этот день должен быть консилиум, и, несмотря на то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря на то, что у ней было
много своего горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала
узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
Левин же и другие, хотя и
многое могли сказать о смерти, очевидно, не
знали, потому что боялись смерти и решительно не
знали, что надо делать, когда люди умирают.
— Ах, maman, у вас своего горя
много. Лили заболела, и я боюсь, что скарлатина. Я вот теперь выехала, чтоб
узнать, а то засяду уже безвыездно, если, избави Бог, скарлатина.
— А я
знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете
много от этого бала, и вам хочется, чтобы все тут были, все принимали участие.
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая то тою, то другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли
знала эту манеру сестры перехватывать руками, когда она приходила в горячность; она
знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить
много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле, и по особенной мягкости движенья Вронский
знал, как
много прибавила быстроты его лошадь.
— Тебе бы так мучительно было одному, — сказала она и, подняв высоко руки, которые закрывали ее покрасневшие от удовольствия щеки, свернула на затылке косы и зашпилила их. — Нет, — продолжала она, — она не
знала… Я, к счастию, научилась
многому в Содене.
— Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но всё-таки, я
знаю, за него и теперь пошли бы
многие… Она очень добрая, но он мог бы…
Степан Аркадьич был на «ты» почти со всеми своими знакомыми: со стариками шестидесяти лет, с мальчиками двадцати лет, с актерами, с министрами, с купцами и с генерал-адъютантами, так что очень
многие из бывших с ним на «ты» находились на двух крайних пунктах общественной лестницы и очень бы удивились,
узнав, что имеют через Облонского что-нибудь общее.
Он
знал, что надо было
много внимания и осторожности для того, чтобы, снимая покров, не повредить самого произведения, и для того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техники тут никакой не было.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и
много людей, которых она
знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
Никто не
знает, и только лакей хозяина на их вопрос: живут ли наверху мамзели, отвечает, что их тут очень
много.
Но так как ему было всё равно, он тотчас же попросил Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность, ехать в деревню и устроить там всё, что он
знает, с тем вкусом, которого у него так
много.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не
знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще
много досуга и умственных сил.
Вронский никогда не
знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после,
много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
Она улыбалась тому, что, хотя она и говорила, что он не может
узнавать, сердцем она
знала, что не только он
узнает Агафью Михайловну, но что он всё
знает и понимает, и
знает и понимает еще
много такого, чего никто не
знает, и что она, мать, сама
узнала и стала понимать только благодаря ему.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала
много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
Вот мы и свернули налево и кое-как, после
многих хлопот, добрались до скудного приюта, состоящего из двух саклей, сложенных из плит и булыжника и обведенных такою же стеною; оборванные хозяева приняли нас радушно. Я после
узнал, что правительство им платит и кормит их с условием, чтоб они принимали путешественников, застигнутых бурею.
«
Много видели, да мало
знаете, а что
знаете, так держите под замочком».
— Все… только говорите правду… только скорее… Видите ли, я
много думала, стараясь объяснить, оправдать ваше поведение; может быть, вы боитесь препятствий со стороны моих родных… это ничего; когда они
узнают… (ее голос задрожал) я их упрошу. Или ваше собственное положение… но
знайте, что я всем могу пожертвовать для того, которого люблю… О, отвечайте скорее, сжальтесь… Вы меня не презираете, не правда ли?
— Василий Петрович, — сказал есаул, подойдя к майору, — он не сдастся — я его
знаю. А если дверь разломать, то
много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.
В самом деле, назначение нового генерал-губернатора, и эти полученные бумаги такого сурьезного содержания, и эти бог
знает какие слухи — все это оставило заметные следы в их лицах, и фраки на
многих сделались заметно просторней.
Многие были не без образования: председатель палаты
знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал
многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все, как поразмыслили каждый с своей стороны, как припомнили, что они еще не
знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел
много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более: стало быть, жизнь его была в опасности, стало быть, его преследовали, стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом деле такой?
Если бы Чичиков прислушался, то
узнал бы
много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя.
Разве мы не
знаем сами, что есть
много презренного и глупого в жизни?
В анониме было так
много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж,
знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и на том же месте.
А уснащивал он речь множеством разных частиц, как-то: «судырь ты мой, эдакой какой-нибудь,
знаете, понимаете, можете себе представить, относительно так сказать, некоторым образом», и прочими, которые сыпал он мешками; уснащивал он речь тоже довольно удачно подмаргиванием, прищуриванием одного глаза, что все придавало весьма едкое выражение
многим его сатирическим намекам.